Мириам Гурова

Родная речь иудейских сабрят

(Заметки безумного родителя)

Мои дети — сабры. Они никогда не бывали в России, но при этом знают русский достаточно, чтобы смеяться над ивритским переводом «Анны Карениной», где крепостные крестьяне помещика Левина названы «мужиким».

«Гарри Поттера» они начинали читать на иврите, потом мы вместе прочли пару томов по-русски, а уже три последних книги они проглотили по-английски. Сравнив переводы, дети признали, что русский — лучше ивритского.

Мои дети говорят по-русски, но моя заслуга в этом невелика. Это всё — бабушки и дедушка. Дети, любя их безмерно, с удовольствием разговаривали с ними по-русски. С нами-то они норовили перескочить на иврит, но с бабушками этот номер не проходил — бабушки требовали: говори понятно!

Моя мама (учительница младших классов) преподавала внукам русский серьёзно, даже достала специальные тетрадки-прописи. Это было ещё перед школой, и внуки у неё начали писать и читать в пять лет. Вторая бабушка — моя свекровь — тоже читала им книжки. Ну а дедушка внуков выгуливал и всё-всё объяснял — про природу, самолёты и международное положение.

Парадокс в том, что вокруг люди говорили только на иврите. Мы сознательно выбрали Алон Швут, русскоязычных семей здесь почти не было. А те, что были, исповедовали принцип рак иврит (только иврит).

Взять, к примеру, наших соседей по подъезду. Семья знаменитого сидельца-отказника Зеева (Велвла) Вудки. Он в 70-е годы так разозлился на большевиков (а было за что: его с братом бросили в тюрьму за сионистскую деятельность), что в Израиле совершенно перестал говорить по-русски. И от жены Малки требовал того же. Их семеро детей не знают русского. А вот Малка, когда мы поселились по соседству, обрадовалась и с удовольствием стала с нами разговаривать.

Были в нашем поселении несколько смешанных семей, где папа говорил с детьми по-русски, а мама-сабра — на иврите. Как правило, такие дети начинали говорить довольно поздно, как будто никак не могли выбрать язык. Всё у них путалось: — Лё хоце еще бейцо! («Лё роце од бейца», — на иврите, по-русски: «Больше не хочу яиц».)

Ребенок просил:

— Дай мне маракчик! (супчик). И называл маму «имочка».

А одна вежливая девочка долго говорила: бевакашалуста (бевакаша+пожалуйста). И никто не мог её отучить.

Ещё готовясь к появлению на свет нашего первенца, мы наблюдали за двуязычными детишками и думали: как облегчить жизнь нашим будущим детям? Мы решили взять за образец систему воспитания соседей-американцев — те до трёх лет говорили с малышами только по-английски. У них были специальные ясли-мишпахтон с англоязычными нянями. Потом дети отправлялись в поселковый детский сад и там довольно быстро заговаривали на иврите. Эта система, возможно, и не была лучшей, потому что все первоклассники всё равно переходили на иврит. Но мне казалось, что нужно сначала один язык выучить хорошо, а не коверкать оба. Мне хотелось, чтобы русский не был для моих сабрят чужим, чтобы они понимали наши любимые мультики и книжки, которые муж заботливо закупал в Минске перед отъездом, когда детей и на свете-то ещё не было.

Не то чтобы дети росли совсем без иврита. Во-первых, они слышали его в гостях или когда к нам приходили друзья. Во-вторых, мы учили с ними благословения, дети пели шаббатние песни и слушали папины молитвы. В-третьих — во дворе они играли с соседскими детьми и ловили слова и целые фразы. Но они не ходили в ясли, до трех лет сидели дома с бабушками, а потому русский стал для них настоящим «бобэ лошн». То есть если в Израиле принято называть идиш языком мамы («мамэ лошн»), то мы назвали русский — бабушкиным.

Это был домашний и ласковый язык, и здесь были свои издержки. Например, мой 16-летний Хаим шокировал приехавших из России родственников, заявив ломким баском: — У меня что-то болит головушка… — а потом добавил: — Пойду, пожалуй, в кроватку…

В некоторых русскоязычных семьях дети стыдятся при посторонних говорить по-русски и просят родителей обращаться к ним на иврите. Но наши дети и позже никогда не стеснялись родного языка. Бывало, на улице или в автобусе я сама переходила на иврит, но они просили: «Нет! По-русски давай, а то забудем». Справедливости ради надо заметить, что у моих старших русский лучше, чем у малышей. И они безошибочно определяют русскоязычных людей в любом месте и заговаривают первыми, например, когда дежурят волонтёрами в МАДА (Маген-Давид-Адом — скорая помощь).

Кстати, они рано заговорили. Их первыми мультфильмами были «Карлсон», «Чебурашка» и «Золушка». И про кота Матроскина! Мы и диснеевские мультики поначалу приносили из видеотеки с русским переводом.

Позже читала им сказки Пушкина с условием: спрашивать, что значат незнакомые слова. Хаимка однажды спросил, что такое «помоляся, на добра коня садяся». Я объяснила, что когда царевич садился на коня, то сказал «Тфилат а-дерех» («Дорожную молитву»). Детей ответ устроил.

Почитав Пушкина, они ещё долго называли соседских девочек «девица Номи» и «девица Рони».

При этом иврит они усваивали гораздо легче, чем русский. Младшие — Соня и Беня — никак не могли освоить мужской и женский род, а уж о среднем можно было только мечтать.

Соня говорила про новую подружку: — Это моё друг!

Беня её поправлял:

— Какой же ты дурак, Соня! Надо говорить: это моя друга!

Старшая, Беллочка, долго не могла правильно склонять слова и не понимала чисел. Она говорила:

— Это пришёл мой ребятки из садик!

Когда гуляли вечером, заявляла:

— Я очень боюсь вот этот ночь…

Вообще она почему-то говорила с грузинским акцентом: «нэ хач-чу, нэт», и долго называла дедушку — «дэд».

Младшая, Соня, жутко картавила. Она выучила слово «неспрхаведливо!» — и с успехом его применяла, когда её загоняли со двора спать. И требовала: «Прхочитай мне рхускую сказку». А ещё она любит про Карлсона, «которхый живот на крхыше!» Беня смеялся, что живот — это бэтен! И Соня старательно выговаривала: «Живь-ёт на кр-р-р-рыше!»

Беня не картавил. Но он путал звуки. Он говорил вместо «трактор» — храхтор, вместо «лошадка» — лошапка. Когда родилась сестричка, двухлетний Беничка ужасно ревновал… бабушку. Переживал, что бабушка держит «на ручках» её, а не его. И плакал, и требовал:

— Хочу на бабу!

Но однажды он подошёл к коляске, а Соня схватила его своей крохотной ручкой за палец.

Беня умилился:

— Ой! Он меня хрогает!

Бабушка ему говорит:

— Это не он, это она — Сонечка, твоя сестричка.

А Беня:

— Нет. Это он — тинок (младенец).

Все дети кошмарно спрягают глагол «искать». Старшие до сих пор упорно говорят: «Я искАю». Соня пошла ещё дальше. После очередного моего: «Надо говорить — я ищу», — она выдала в прошедшем времени: «Я уже и так это долго ищила».

А ещё у них сплошь и рядом кальки с иврита:

Старшая, Беллочка, — сегодня:

— Мама, давай я почитаю твой отчёт и починю ошибки. (Ну да: летакен — и чинить, и исправлять).

Она же, но в 5 лет:

— Поставь мне на хлеб тявожок (это в смысле — намажь бутерброд творогом).

А когда чего-то не заметили, не обратили внимания, абсолютно все говорили:

— Я не положил сердце!

Когда кто-то звонил к нам, а папы не было дома, Белла отвечала:

— Он не находится.

Ну и до сих пор у моих младших проблема с будущим временем. Они упорно говорят: «Я буду посмотреть, я буду поиграть, я буду также позвонить, или ты будешь приходить?..» (А вы говорите — Бабель…)

Возвращаюсь с работы. Соня (3 года) играет около дома.

— А где, — спрашиваю, — Беня?

— Он пошёл в пар-р-рк а-гадоль (большой парк).

— С кем он пошёл?

— Он пошол бэз никто!

Готовимся к шаббату. На сковородке обжариваю мясо, а в печке доходит пирог — ароматы по всему дому. Вбегает школьник Беня:

— Ой, мамочка! Как мне тут вкусно нюхает!

Двухлетний Хаим очень любил слушать книжку про доктора Айболита. Знал её наизусть. И однажды сам сочинил просто жуткую сказку-продолжение. Нервных прошу дальше не читать!

Сначала сказку прослушали баба с дедом. Уговорили его повторить нам. Мы еле успели включить магнитофон:

— Жил да был один мальчик, — рассудительно начал Хаим. — И у него не было письки и попы. А он очень хотел пописать и покакать. И он пошёл к доктору Айболиту и плакал. И вот! — (ликующим криком) — Айболит пришил ему новую попу! И письку! И мальчик так обрадовался! Он всё сумел сделать! И всё стало хорошо!

(Кажется, этой сказкой Хаимка запечатлел тот непростой путь, который проходят современные дети от памперсов до овладения горшком… Детским психологам на заметку.)

Хаим в 4 года был озабочен выбором невесты. Он рассказал мне, что хочет «жениться на Роничке» (той самой «девице»). Я спросила:

— Почему именно на ней?

И получила ответ:

— Во-первах, Роничка — очень хороший человек.

— А во-вторых? — я старалась сохранить серьёзную мину.

— А во-вторых, она уже согласна!

Ну, раз согласна… Мы обсудили с соседями планы детсадовских Ромео и Джульетты и решили немного подождать с официальной помолвкой. Прошло лето. Осенью прибегает Хаимка из садика и кричит:

— Мамочка, у нас ба-ган новая девица! Её зовут Адина! Она ма зе прехорошенькая! У неё конопушки! Она джинджит! Ани мамаш охев ота! (Она рыжая! Я точно её люблю!). Я ему напомнила:

— Да ведь ты, друг мой, обещал на Рони жениться?

Хаим задумался. И ответил очень серьёзно, озвучив извечную проблему всех порядочных мужчин:

— Мама, Роничка — очень хороший человек. А Адина — она просто прехорошенькая!

Хаиму было 9 лет, когда — мы жили уже в Нокдиме — появилась семья Антопольских. Сын в восторге прибежал домой и рассказал, что теперь у него есть два друга почти его возраста, которые говорят по-русски лучше него. И назавтра познакомил: «Смотри, я принёс к нам Илюху!»

Именно от Стёпы и Илюхи он тогда набрался сленга. И гордо стал говорить про плохой фильм или книгу: «Это же полный отстой! Бред и фуфло!» Ну и всякие другие словечки, которые новые друзья привезли из Москвы. Слава Б-гу, они из интеллигентной семьи.

Но двуязычием дело не кончилось. Половина класса в школе — дети из американских семей. И так получилось, что мои старшие, бывая дома у друзей, быстро заговорили по-английски. В какой-то момент я заметила, что они смотрят американские фильмы без перевода. Потом начали читать книжки. В школе их взяли в группу доврей англит — то есть в ту часть класса, для которой английский — родной. При том, что я-то его почти не знаю (у меня кроме иврита — итальянский) и дома мы продолжаем говорить по-русски. Откуда тогда у детей даже не бруклинский, а манхэттенский акцент?

Это всё — папины гены! Аркаша (светлая ему память) отлично знал белорусский, английский, сам выучил польский и эсперанто. Иврит начинал учить сам, по словарю Шапиро, а потом уже преподавал. Он и меня учил… А у него, в свою очередь, это всё — от деда, который знал восемь языков.

Вот и получилось, что у детишек теперь в ходу три языка.

Учить Мишну и Гемару в ульпене (гимназии), без умолку трещать по телефону по-английски, писать работу для багрута (аттестата зрелости) по Достоевскому и Акунину и запоем читать на трех языках — это Беллочка.

Изучать Тору в армейской йешиве (йешиват-эсдер), сочинять стихи и рассказы-фэнтези на иврите, читать Терри Пратчетта и Нила Геймана на английском, но и Булгакова смаковать в оригинале — это Хаим.

Моим младшеньким таки есть с кого брать пример…

Букник, 10.2010

Hosting by